Некоторое время назад нами было установлено название одного старинного царицынского дома на Астраханской улице. На старой фотографии мне когда-то бросилась в глаза необычная вывеска — «Лечебница врачей-специалистов» и подпись наверху: «Астраханская улица».
Об этих поисках был уже как-то небольшой пост
Позже, в одной рекламе, размещённой в 1912 г. в газете «Царицынский вестник» я прочитал про эту лечебницу. В той рекламе было указано, что лечебница располагается в «Доме Щуки» и даже указывался телефон (№531) по которому туда можно было дозвониться. Так стало известно бытовое наименование одного из царицынских домов. Дом стоял в самом начале Астраханской улицы, на углу с улицей Покровской, по соседству с Покровской церковью. Почему же этот дом носил такое странное название – «дом Щуки» – оставалось неизвестным.
И вот теперь открылась история этого дома. Страшная история.
Случилось это всё в 1910 году. В ночь на 15 января 1910 года, около полуночи, в одном из домов у Покровской церкви, произошёл курьёзный случай. В ту ночь хозяева куда-то уехали и в доме осталась только прислуга. Около полуночи слуги услышали, что в зале заиграл рояль. Из слуг никто никогда не прикасался к этому инструменту и подумали, что в доме привидение. Ну, или разбойники. Одна из служанок, страшно перепуганная, прокралась в зал, затем выскочила на улицу и во весь голос закричала: «Караул! Караул!». Этот крик услышали полицейские, дежурившие на посту через пару кварталов, у здания Земского собрания, и прибежали к дому. Вынув револьверы и держа их наготове, они вошли в дом… Рояль всё ещё издавал звуки. Стражи порядка прокрались внутрь, зажгли фонарь… и увидели котёнка, бродящего по рояльным клавишам. Все рассмеялись. И никто из них не подумал (да и откуда им подумать!), что совсем рядом, напротив, в доме Щуки, притворился настоящий злоумышленник – убийца. Воистину: будущее отбрасывает тень на настоящее… Страшное серийное убийство громом разразится над Царицыным и утром вся улица будет забита людьми. Пока же, ночью, смеющиеся полицейские шли весело мимо дома Щуки, возвращаясь к себе на пост.
Александр Викентьевич Щука, 70-ти лет, был католик и потомственный польский дворянин. Жил он в уезде, много лет был управляющим в имении одного помещика, где сколотил себе состояние. Когда капитал его достиг 150 тысяч рублей, Щука в 1903 году купил собственное поместье в полторы тысячи десятин земли и перебрался в Царицын, где купил на Астраханской улице дом. Жена его умерла ещё до переезда, оставив ему пятерых сыновей – Петра (25 лет в 1910 году), Георгия, Николая, Михаила и Павла (самый младший, ему было в 1910 году 13 лет) и дочь, жившую отдельно. Овдовев, Щука вскоре женился на другой, которая родила ему ещё пятерых детей – четырёх сыновей (Владимира, Сергея, Луку, Святослава) и самую младшую – Антонину, которой в 1910 году было четыре года. Вторую жену звали Анна Эммануиловна. Был он успешен и капитал его рос, достигнув к 1910 году отметки почти в 300 тысяч рублей – огромное состояние по тем временам. Впрочем, было всё неладно в этом большом семействе.
Ещё одно фото дома Щуки. Вывески «Лечебница…» ещё нет, фото, по-видимому, раннее, вполне возможно, что сделано оно как раз в период владения этим домом Александра Щуки. Источник: ГАВО 11218
Поговаривали, что первая жена Щуки умерла от побоев, которые наносил ей муж. Вспоминали, что как-то против Щуки было дело об изнасиловании собственной племянницы, Веры Поляковой. Несмотря на баснословные доходы, у Щуки никогда «не было денег» и дети его, жившие в отдельной комнате спали… на полу, на простынях (в том числе и зимой!), а из мебели на всё помещение было только два стула. В семье было строгое разделение на детей от второй жены и детей от первой жены. За стол садились сначала дети от второго брака, а дети от первого садились после и ели то, что осталось. Все дети должны были приходить домой не позже установленного часа, а если кто опаздывал – его не пускали в дом, в том числе и самых младших, даже если на улице стоял лютый мороз – оставляли там на ночь. Дети зачастую одевались в полулохмотья, что бросалась в глаза соседям и родственникам. Не оставил Александр Щука и старой привычки поднимать руку на жену и детей, а рука была у него тяжёлая… Любил Александр Щука и «весело пошутить». Однажды, по дороге в поместье, молодая жена чем-то прогневала его. Вместо того, чтобы побить супругу, Щука просто ссадил её с экипажа, заставив некоторое время бежать привязанной к лошади.
Впрочем, более всех пострадавшим был средний сын от первого брака – Николай, которому к 1910 году исполнилось 19 лет. Отец его открыто не любил, а мачеха – особенно ненавидела. Был Николай глуповат, но обладал недюжинной физической силой – легко кидал трёхпудовые мешки и чуть ли не одной рукой поднимал братьев. Впрочем, Щука решительно не видел в этом «дураке» никаких достоинств. Наиболее часто избиваемый, мишень для острот всего семейства, Николай был тихим и никогда никому не отвечал ни словом, ни силой. Все избиения и оскорбления сносил кротко и вид имел, по словам соседей, «забитого дурака». Однажды, когда Николаю было около десяти лет и семья находилась в поместье, Щука прилёг отдохнуть. Николай же, играя неподалёку, разбудил отца. Отец так рассвирипел, что подскочил к сыну и ударом кулака опрокинул его на землю, далее сапогом наступил мальчику на горло, так, что горлом пошла кровь. Увидев кровь, Щука убрал ногу, но, выхватив кнут, стал лупить сына, валявшегося на земле. Был Николай не вполне нормальным. Случались у него припадки, как бы эпилептические, но эпилепсия ли это была или что-то другое – никто не знал, на доктора-то денег не было! Да и что было возиться с дегенератом. Даже когда другие дети болели, к ним вызывали изредка бесплатного гимназического врача.
Отец всё же отправил Николая учиться в Камышин, в Реальное училище (собственное Реальное училище открылось в Царицыне только в 1907 году). Но Николай в науках не преуспевал, за поведение имел двойки и вскоре был отчислен. По возвращении в отцовский дом он уже прочно заработал себе репутацию идиота. Щука не знал, что делать с сыном. Впрочем, приехал к нему как-то брат, дядя Николая, да посоветовал дать Николаю какое-нибудь дело, глядишь и образумится. Щука оценил предложение и открыл для Николая бакалейную лавочку в первом этаже собственного дома, выделив для этой цели 600 рублей. Дела у Николая шли вяло, а отец строго контролировал деньги. Однажды, нагрянув в очередной раз с «ревизией» он недосчитался ста рублей. Растрата такой «огромной» суммы, в доме, где даже «не было денег» купить детям кровати, привело к такой ярости, что лавочка была закрыта, а Николай – в очередной раз избит. Это стало роковым событием в его жизни. Отец категорически заявил, что сын его ни на что не годен и поручил ему работу дворника в собственном дворе (на наём дворника денег-то у Щуки тоже не было!). Унизительным этим занятием Николай занимался по ночам, чтобы никто не увидел. Кроме того, Николай стал колоть дрова, стирать и убираться в доме, чистить клозет и быть посмешищем для всей семьи и всех родственников. За любую провинность его лишали еды на весь день. За всю эту работу отец стал «начислять» Николаю 15 рублей в месяц, высчитывая из суммы большую часть «за стол и квартиру». Тихий, безотказный юноша с большой физической силой и неразвитым умом был для многочисленных родственников жалким убогим посмешищем. Отвечать на оскорбления он не мог. Однажды он чем-то обидел одного из младших сыновей. Чуткая мачеха немедленно приказала одному из мужиков (а дело было в поместье) схватить Николая и держать его. Сама же, схватив палку, принялась нещадно лупить «обидчика» на глазах у детей и слуг. На последнее Рождество, в декабре 1909 года, Николай в очередной раз чем-то «обидел» мачеху. Его не пустили за рождественский стол, причём сделали это весьма театрально: пришедшему за стол Николаю, при всех детях мачеха ткнула в лицо кукиш и заявила: «Вот тебе стол! Взял?». Вся семья, включая младших детей именовала Николая «дармоедом». Младшие дети звали его «Обезьяна!» и поясняли часто, что обезьяна сбежала из реального училища. Дети часто говорили Николаю: «Ты — наш работник». А Николай терпел и терпел, всегда молча.
Но всему ведь наступает предел, а в тихом омуте известно кто водится. И вот однажды, в середине октября 1909 года, после очередного унижения пошёл Николай на базар. И купил себе Николай на базаре буферный болт… Болт этот представлял собой стальную палку с металлическим шаром в 6,5 фунтов весом (2,7 кг) на конце. Таким шариком на железной дороге вбивали гвозди в шпалы… Купил он этот болт, да принёс его домой. Дома хотел спрятать буферный болт под подушкой, но вещица была здоровая и был риск её обнаружения. И спрятал её Николай где-то на дворе, в куче валявшегося там металлолома. А задумал Николай убийство. Очень он осерчал на отца и на мачеху. Мачеха чувствовала неладное и просила мужа убрать Николая из дома, заявив, что «с Николаем жить опасно». В самом деле, Николай разбудил ночью всю семью, когда бродил по дому и колотил о стену какой-то железной палкой… но Щука-отец отшучивался, что «дураку и так хорошо». Три месяца Николай ждал. То укреплялся он в своей мысли об убийстве, то ослабевал. Да и страшно было. Дом всегда был полон народа. Десять детей, отец, мачеха, кухарка с мужем, а верхний этаж снимал под квартиру и под приёмную доктор Маневич с собственной прислугой (ох и рационально использовал площадь Щука! Невзирая на капитал в 300 тысяч, часть дома сдавал квартиранту!). Но вот в январе стали происходить события. Кухарка Наталья Егорова надумала взять рассчёт и муж её съехал с квартиры – искать и обживать новую. Старший сын Пётр, которому было уже 25 лет, получил от отца 1000 рублей и съехал на квартиру в 3-ю часть города. Из взрослых мужчин в доме остались лишь сам Щука, да Николай, да ещё доктор Маневич, но тот жил изолированно, наверху. И окрепла в Николае уверенность…
Накануне трагедии, 14 января, всего пару дней спустя после отъезда Петра, Николай столкнулся во дворе с отцом. «Вымети двор!» – прикрикнул отец на сына. «Днём мне совестно прислуги и квартирантов, а позже я сделаю всё, что надо!» – ответил Николай. Кто-то из домашних услышал ответ Николая и показались тому услышавшему странные нотки в этом «сделаю всё, что надо», не характерные для Николая. Вечером же, Николай отправился в пивную на Анастасийской улице. Здесь с ним случилась ещё одна странность. Подошёл он к полицейскому, дежурившему на улице, да попросил у того подать пятак на пивную. Полицейский, понятное дело, весело послал попрошайку, Николай же пошёл в пивную и без пятака. Там ему встретились знакомые, которые и напоили его. Выйдя всей компанией из пивной, знакомые порадовались удачно начатой ночи и пригласили Николая к продолжению – не поехать ли к девицам «на танцы»? На это Николай ответил отказом, сказав: «Я сегодня дома устраиваю танцы!». Никто, естественно, ничего не понял. И приятели пошли «танцевать» по-своему, а Николай – по-своему.
Вернувшись домой около семи, Николай застал всю семью в сборе. Не хватало только Георгия. Георгий в тот вечер отправился в театр, в Конкордию, смотреть спектакль под названием «Кара Божья». По завершении спектакля, Георгий обнаружил, что уже поздно и отец не пустит его домой, а потому поехал к старшему брату, к Петру, отмечать новоселье. И все легли спать…
Доктору Маневичу в ту ночь не спалось. Он поздно вернулся, хотел лечь спать, да что-то не лёг, а устроился читать книгу. Потом, задремав, он проснулся среди ночи от дикого женского крика. Позвал он свою кухарку и спросил её – что случилось. Кухарка же, сонная, предположила, что должно Щука свою жену бьёт. Обычное же дело. Но Маневичу показалось, что крик был не жены Щуки, и было в этом крике что-то зловещее. И он пошёл смотреть – в чём дело. И столкнулся внизу уже с вбегающей в дом полицией.
Кухарка Щуки Наталья Егорова проснулась ночью от необъяснимого приступа страха, вдруг нахлынувшего на неё. Было тихо в доме, она села на постели и сидела так долго, прислушиваясь. Наверное, именно в это время где-то в соседнем доме, такие же напуганные, слуги вслушивались в звуки рояля, раздававшиеся в темноте, но в доме Щуки слышно тех звуков не было, – январь, окна со ставнями закрыты наглухо. И вслушивалась Егорова в ночную тишину и вглядывалась в темноту. Вдруг донёсся до Егоровой какой-то звук – словно какие-то глухие удары, доносящиеся со стороны спален, и холодная жуть охватила Егорову от этих ударов. Впрочем – что это было, она не поняла. Дрожа, она выбралась из своей комнаты и столкнулась вдруг с Николаем Щукой, который бродил по комнатам с фонарём. Дикий ужас отчего-то накрыл Егорову и она, заорав, бросилась убегать. Николай кинулся за ней. Егорова же заскочила в свою комнату, заперла дверь и чем-то подпёрла её, так, что Николай не смог сразу открыть. Воспользовавшись мгновением, Егорова выбралась через окно на улицу и побежала с криками о помощи. И второй раз заспанная стража Земского собрания нехотя, с револьверами отправилась смотреть – что ещё за чудеса случились в эту неспокойную ночь.
Михаил Щука тоже проснулся от крика, вышел и увидел Николая, перепачканного кровью. Николай словно бил кого-то как будто большим молотком, в темноте Михаил ничего не понял. Разбудил брата Павла и они спрятались под столом. Николай заметил Михаила и спросил его, где Павел. И пошёл в ванную, мыть свой молоток.
Когда прибыла полиция, взору предстала жуткая картина. Семь трупов, обезображенных ударами страшной силы, валялись по дому. Николай полиции не сопротивлялся, спокойно ответил на вопросы городового, что он ничего не помнит. Его арестовали и отправили в участок. Были убиты Александр Щука с женой и все дети от второго брака. Никто из детей от первого брака, в том числе и бывшие в доме Михаил с Павлом, не пострадали. Михаила и Павла отвели пока к Маневичу, дом наводнила полиция.
Надо отметить, что газеты того периода переполнены описаниями деталей, которые приводить не хочется. Публиковались детализированные пересказы судмедэкспертов, кто как лежал и у кого какие были повреждения, переломы и т.п.
Дальше были похороны. Их тоже описывали подробнейше, с цитированием выкриков из толпы, описанием поведения родственников и прочим. Убийство целой семьи стало для Царицына жуткой сенсацией. Огромные толпы людей пришли провожать погибших к Покровской церкви, в которой проходило отпевание всех, кроме самого главы семейства, его, как католика, отпевали в католическом костёле. Дождавшись, пока тело Александра Щуки привезут из костёла к Покровской церкви, процессия потянулась по улице Астраханской, свернула на углу улицы Успенской и пошла по Успенской. Народу было столько, вся Успенская улица (ныне – ул. Ленина) была плотно заполнена людьми. Когда «голова» процессии пересекала Пушкинскую улицу, «хвост» всё ещё тянулся около гостиницы «Франция», то есть на перекрёстке современных ул. Ленина и ул. Советская. Несколько раз процессия делала остановки для литий. Остановились сначала у Александровской гимназии. С Успенской улицы вышли на Скорбященскую площадь, где снова остановились. Следующая остановка была у Кулыгинского взвоза. Далее процессия подошла к Голубинской тюрьме, где содержался Николай Щука. Процессия остановилась и у тюрьмы. Родственники обратились к тюремному начальству с просьбой вывести Николая – попрощаться с родными, однако в просьбе им было отказано. Далее, обогнув тюрьму, процессия попала на кладбище, где тоже уже собралась толпа. Примечательна сумма, потраченная родственниками на поминки: обед, устроенный в 4-й части города (далековато!) обошёлся всего в 32 рубля (16 копеек на человека), на фоне последующих сумм, выделенных на судебный процесс – весьма примечательно.
Тюрьма на Голубинке, в которой содержался Николай Щука. Корпуса тюрьмы сохранились до нашего времени и продолжают использоваться по назначению. Кладбище располагалось сразу за тюрьмой
Под следствием Николай Щука вёл себя невозмутимо и на все вопросы отвечал, что ничего не помнит и что убийства совершал в невменяемом состоянии. Его отправили на психиатрическую экспертизу в Саратов. Экспертиза же, напротив, установила его полную вменяемость. Примечательно, что многочисленные родственники, мгновенно съехавшиеся в Царицын, стали полностью на сторону Николая. Николая Щуку защищали в суде два адвоката. Для защиты в суде были приглашены лучшие специалисты, – профессор юриспруденции Фёдоров и знаменитый тогда Раппопорт, адвокат, специально приехавший из Петербурга. Его услуги были оценены в сумму 2000 рублей. Адвокаты приняли решение оспаривать результаты психиатрической экспертизы и настаивать на невменяемости подзащитного, которому, в случае обвинительного приговора, грозило самое суровое наказание. Для этой цели защита привлекла на суд собственных экспертов-психиатров. Для этого в Царицын из Москвы приехало медицинское светило того времени – Николай Николаевич Баженов (его услуги стоили 1000 рублей), который и до сих пор известен по учебникам психиатрии.
Николай Николаевич Баженов, профессор психиатрии, в 1910 году – главный врач психиатрической больницы города Москвы, автор многих трудов, вышедших в России и заграницей
Сторону обвинения, кроме прокурора поддерживал лишь саратовский городовой врач Субботин. Суд присяжных проходил в конце октября 1910 года. Отчёт об адвокатской речи завораживает искусством и профессионализмом защиты: Раппопорт вёл себя напористо и агрессивно. Эксперта-психиатра от обвинения он очень убедительно выставил малограмотным непрофессионалом, Раппопорт запутал в собственных показаниях даже полицейских, опровергая преступный умысел и напирая на спонтанность, эпилепсию и невменяемость. Баженов выступил на суде с полной поддержкой невменяемости Николая Щуки. Раппопорт знал своё дело и не пытался выставить Николая невиновным. Напротив, называя его дегенератом, уродом и моральным выродком, Раппопорт печалился, что ему выпала доля защищать такого ужасного человека, но заявлял при этом, что человек этот невиновен, ибо болен, несчастен и скорее потерпевший, чем преступник. Газеты были очарованы Раппопортом и сожалели, что сухие репортёрские отчёты бессильны передать красоту речи, стройность аргументов, дар убеждения столичного адвоката. Но всё оказалось тщетным. Преступление было слишком тяжёлым и 18 октября 1910 года, засидевшись до трёх часов ночи, присяжные вынесли вердикт: виновен! Постановили считать Николая Щуку вменяемым и считать его виновным по всем пунктам предъявленного обвинения. И лишь указали на смягчающее обстоятельство в смысле глубокой интеллектуальной ограниченности подсудимого. Впрочем, труд адвокатов всё-таки не прошёл даром и самого страшного приговора Николай всё же избежал. Итог: Николай Щука был приговорён к 13,5 годам каторжных работ.
Когда вскрыли завещание Александра Щуки выяснилось, что Николаю была отписана самая большая доля.
Доктор Маневич, невольный участник этой печальной истории, уже через несколько дней съехал с квартиры на Астраханской улицы, перебравшись в другое место.
Объявление в газете от 21 января 1910 г.
Объявление в газете от 28 января 1910 г.
Если Николай Щука выжил, то логично предположить, что отсидел он не полный срок, а был выпущен по революционной амнистии в 1917 году, то есть реально пробыл в заключении около семи лет. Ну а о дальнейшей его судьбе не приходится и гадать.
Место, где стоял дом Щуки, сегодня. Дом располагался на нынешней проезжей части, приблизительно в районе пешеходного перехода (кадр из системы Яндекс-карты)
Статья написана по материалам многочисленных публикаций в газете «Царицынский вестник», размещавшей на своих страницах отчёты и новости о трагедии в доме Щуки практически весь 1910 год.